Неточные совпадения
Шаги людей на улице стали как будто быстрей. Самгин угнетенно вышел в столовую, — и с этой минуты
жизнь его надолго
превратилась в сплошной кошмар. На него наткнулся Кумов; мигая и приглаживая красными ладонями волосы, он встряхивал головою, а волосы рассыпались снова, падая ему на щеки.
— Возвращаясь к Толстому — добавлю: он учил думать, если можно назвать учением его мысли вслух о себе самом. Но он никогда не учил жить, не учил этому даже и в так называемых произведениях художественных, в словесной игре, именуемой искусством… Высшее искусство — это искусство жить в благолепии единства плоти и духа. Не отрывай чувства от ума, иначе
жизнь твоя
превратится в цепь неосмысленных случайностей и — погибнешь!
Сказка не над одними детьми в Обломовке, но и над взрослыми до конца
жизни сохраняет свою власть. Все в доме и в деревне, начиная от барина, жены его и до дюжего кузнеца Тараса, — все трепещут чего-то в темный вечер: всякое дерево
превращается тогда в великана, всякий куст — в вертеп разбойников.
Не играя вопросом о любви и браке, не путая в него никаких других расчетов, денег, связей, мест, Штольц, однако ж, задумывался о том, как примирится его внешняя, до сих пор неутомимая деятельность с внутреннею, семейною
жизнью, как из туриста, негоцианта он
превратится в семейного домоседа?
Если Ольге приходилось иногда раздумываться над Обломовым, над своей любовью к нему, если от этой любви оставалось праздное время и праздное место в сердце, если вопросы ее не все находили полный и всегда готовый ответ в его голове и воля его молчала на призыв ее воли, и на ее бодрость и трепетанье
жизни он отвечал только неподвижно-страстным взглядом, — она впадала в тягостную задумчивость: что-то холодное, как змея, вползало в сердце, отрезвляло ее от мечты, и теплый, сказочный мир любви
превращался в какой-то осенний день, когда все предметы кажутся в сером цвете.
Последствия всего этого известны, все это исчезает, не оставляя по себе следа, если нимфа и сатир не
превращаются в людей, то есть в мужа и жену или в друзей на всю
жизнь.
Я теперь живой, заезжий свидетель того химически-исторического процесса, в котором пустыни
превращаются в жилые места, дикари возводятся в чин человека, религия и цивилизация борются с дикостью и вызывают к
жизни спящие силы.
И она
превратилась в самодовлеющее отвлеченное начало; она живет своей собственной
жизнью, по своему закону, не хочет быть подчиненной функцией народной
жизни.
Мой отец по воспитанию, по гвардейской службе, по
жизни и связям принадлежал к этому же кругу; но ему ни его нрав, ни его здоровье не позволяли вести до семидесяти лет ветреную
жизнь, и он перешел в противуположную крайность. Он хотел себе устроить
жизнь одинокую, в ней его ждала смертельная скука, тем более что он только для себя хотел ее устроить. Твердая воля
превращалась в упрямые капризы, незанятые силы портили нрав, делая его тяжелым.
Об застое после перелома в 1825 году мы говорили много раз. Нравственный уровень общества пал, развитие было перервано, все передовое, энергическое вычеркнуто из
жизни. Остальные — испуганные, слабые, потерянные — были мелки, пусты; дрянь александровского поколения заняла первое место; они мало-помалу
превратились в подобострастных дельцов, утратили дикую поэзию кутежей и барства и всякую тень самобытного достоинства; они упорно служили, они выслуживались, но не становились сановитыми. Время их прошло.
Политический вопрос с 1830 года делается исключительно вопросом мещанским, и вековая борьба высказывается страстями и влечениями господствующего состояния.
Жизнь свелась на биржевую игру, все
превратилось в меняльные лавочки и рынки — редакции журналов, избирательные собрания, камеры. Англичане до того привыкли все приводить, к лавочной номенклатуре, что называют свою старую англиканскую церковь — Old Shop. [Старая лавка (англ.).]
В чем состоит душевное равновесие? почему оно наполняет
жизнь отрадой? в силу какого злого волшебства мир живых, полный чудес, для него одного
превратился в пустыню? — вот вопросы, которые ежеминутно мечутся перед ним и на которые он тщетно будет искать ответа…
В природном порядке, в
жизни человеческого рода все подчинено закону тления; каждое поколение съедается поколением последующим, унавоживает своими трупами почву для цветения молодой
жизни; каждое человеческое лицо
превращается в средство для новых человеческих лиц, которых ждет та же участь; каждое лицо рождает будущее и умирает в акте рождения, распадается в плохой бесконечности.
Оккультически-сектантский тип потому с таким трудом принимает вселенски-церковное сознание, что чувствует себя генералом в искусственно приподнятой атмосфере и не может совершить тот подвиг самоотречения, после которого из генерала
превращается в солдата или простого офицера в реальной
жизни церкви.
Но свидетели прогнали жениха и невесту, отвергли всякое отношение познания к бытию, и их свидетельская роль
превратилась в самодовлеющую и замкнутую
жизнь.
Вообще Горемыкин жил полной, осмысленной
жизнью только на фабрике, где чувствовал себя, как и все другие люди, но за стенами этой фабрики он сейчас же
превращался в слепого и глухого старика, который сам тяготился своим существованием.
Коли хотите, есть у них свои удовольствия, свои отклонения от постоянно суровой, уединенно-эгоистической
жизни, но эти удовольствия, эти увлечения принимают какой-то темный, плотяный характер; в них нет ни мягкости, ни искренней веселости, и потому они легко
превращаются в безобразный и голый разврат.
Какие роковые, дьявольские причины помешали вашей
жизни развернуться полным весенним цветом, отчего вы, не успев начать жить, поторопились сбросить с себя образ и подобие божие и
превратились в трусливое животное, которое лает и этим лаем пугает других оттого, что само боится?
Жизнь мальчика катилась вперед, как шар под уклон. Будучи его учителем, тетка была и товарищем его игр. Приходила Люба Маякина, и при них старуха весело
превращалась в такое же дитя, как и они. Играли в прятки, в жмурки; детям было смешно и приятно видеть, как Анфиса с завязанными платком глазами, разведя широко руки, осторожно выступала по комнате и все-таки натыкалась на стулья и столы, или как она, ища их, лазала по разным укромным уголкам, приговаривая...
Дела продолжали идти в прежнем порядке; но со мной случилась перемена, которая для всех должна показаться странною, неестественною, потому что в продолжении полутора месяца я бы должен был привыкнуть к новому образу
жизни; я стал задумываться и грустить; потом грусть
превратилась в периодическую тоску, наконец, в болезнь.
Времени не стало, как бы в пространство
превратилось оно, прозрачное, безвоздушное, в огромную площадь, на которой все, и земля, и
жизнь, и люди; и все это видимо одним взглядом, все до самого конца, до загадочного обрыва — смерти.
За мгновение бывший воплощением воли,
жизни и силы, он становится жалким образом единственного в мире бессилия,
превращается в животное, ожидающее бойни, в глухую и безгласную вещь, которую можно переставлять, жечь, ломать.
Где-то очень бурно неслась
жизнь, а у меня за окнами бил, стучался косой дождь, потом незаметно
превратился в беззвучный снег.
Англия одарена величайшим смыслом
жизни и деятельности, но всякое деяние ее есть частное; общечеловеческое у британца
превращается в национальное; всеобъемлющий вопрос сводится на местный.
Почти невозможно было выразить той необыкновенной тишины, которою невольно были объяты все, вперившие глаза на картину, — ни шелеста, ни звука; а картина между тем ежеминутно казалась выше и выше; светлей и чудесней отделялась от всего и вся
превратилась, наконец, в один миг, плод налетевшей с небес на художника мысли, миг, к которому вся
жизнь человеческая есть одно только приготовление.
Конечно, крестьянская натура крепка, и если ребенок уцелеет, то к зрелому возрасту он
превращается почти всегда в дюжего и плечистого парня с железным здоровьем или в свежую, красную девку, во сто крат здоровее иной барышни, с колыбели воспитанной в неге и роскоши; но ведь не всякому посчастливится уцелеть: сколько их и гибнет! сколько остается на всю
жизнь уродами!
Танцуя кадриль, гуляя с дамами, или сидя в обществе, корчат глубокомысленных и страстно любят проводить такого рода мысли: — «страшно всегда как-то смотреть на череп; вот, думаешь: тут кипели некогда мысли, здесь зарождались поэмы, а теперь?… теперь?…» или: — «Душа содрогается при мысли, что стоит произнести два слова: треф и бубен, — и человек богатый вдруг
превращается в нищего!..» или: «
Жизнь! что такое
жизнь: внешние удовольствия и роскошь; в душе: — горькие сомнения и беспокойства!!.
— Евхаристия (причащение) — христианское таинство, заключающееся в том, что верующие едят хлеб и пьют вино, которые
превратились («пресуществились») в истинное тело и кровь Иисуса Христа; тем самым верующие соединяются с Христом и становятся сопричастными «
жизни вечной».
Правда, если бы они были последовательней и внимательнее прислушивались бы к логике своего собственного учения, то они могли бы заметить, что и в пределах здешней
жизни, при постоянном обновлении материального организма потоком частиц, в него втекающих и из него истекающих, и при постоянной смене психического содержания в сознании единство и непрерывность
жизни установляется только сверхвременным ее началом, связывающим ее отдельные моменты в единое, текучее время; и без этого начала
жизнь организма
превратилась бы в серию состояний, постоянно меняющихся и нанизанных как бусы на нитку времени.
Жизнь дала новый поворот, апокалипсис стал
превращаться во впечатления туриста, и тонкой пленкой затягивалось пережитое.
Если же нет людям бессмертия, то
жизнь их
превращается в одно сплошное, сосредоточенное ожидание смертной казни.
Жизнь, как таковая, мир сам по себе начинают представляться человеку отягченными какою-то великою виною. Анаксимандр Милетский в своей натур-философской системе учит, что видимый наш мир, выделяясь из Беспредельного, совершает как бы прегрешение. «Из чего произошли все вещи, в это они, погибая,
превращаются по требованию правды, ибо им приходится в определенном порядке времени претерпеть за неправду кару и возмездие».
«Добро», которое тут проявляет Наташа, уж, конечно, не отрицается живою
жизнью. Напротив, оно есть именно сама живая
жизнь. И именно поэтому дико даже подумать, что душа Наташи живет — добром. Каким добром?! Наташа
жизнью живет, а не добром; добро так же свободно и необходимо родится у нее из
жизни, как родятся ее песни и радость. И вот то самое, что у Вареньки является вялым без запаха цветком,
превращается в цветок свежий и душистый, как только что сорванный в лесу ландыш.
Страшною своею кистью Толстой ярко рисует
жизнь этого двигающегося трупа. Самого слабого биения
жизни нет ни в самом Иване Ильиче, ни вокруг него. Все, чего он коснется, омертвевает, все
превращается в ложь, пошлость и самодовольную обыденщину.
Герои Достоевского не «новые люди». Мы видели, мысль о смерти пробуждает в них тяжелый, мистический ужас; они не могут без содрогания думать «об этом мраке». Если нет личного бессмертия, то
жизнь человека
превращается в непрерывное, сосредоточенное ожидание смертной казни.
Между тем, вчера он недоумевал, как можно ставить
жизни вопросы об ее смысле и ценности; вселенная говорила ему. «
жизнь и блеск!» Сегодня же она, сама в себе нисколько не изменившаяся, говорит ему: «погребение!» И напрасны попытки силою представления и воспоминания удержаться при вчерашнем жизнеотношении; то, что вчера было полно покоряющей душу убедительности, сегодня
превратилось в мертвые слова, брезгливо отвергаемые душою.
Позднышев в «Крейцеровой сонате» говорит: «Любовь — это не шутка, а великое дело». И мы видели: для Толстого это действительно великое, серьезное и таинственное дело, дело творческой радости и единения, дело светлого «добывания
жизни». Но в холодную пустоту и черный ужас
превращается это великое дело, когда подходит к нему мертвец и живое, глубокое таинство превращает в легкое удовольствие
жизни.
Так вот во что
превратилась полная огня и
жизни Наташа! Вот к чему ведет хваленая «живая
жизнь»! Вместо живого человека — сильная, плодовитая самка, родящее и кормящее тело с тупою головою, подруга мужу только по постели и по обеденному столу. Самое ценное — духовная
жизнь мужа ей чужда, она не понимает ее и только, как попугай, повторяет за мужем его слова…
«Высочайшая минута» проходит. Возвращается ненавистное время — призрачная, но неотрывно-цепкая форма нашего сознания. Вечность
превращается в жалкие пять секунд, высшая гармония
жизни исчезает, мир снова темнеет и разваливается на хаотические, разъединенные частички. Наступает другая вечность — холодная и унылая «вечность на аршине пространства». И угрюмое время сосредоточенно отмеривает секунды, часы, дни и годы этой летаргической вечности.
Перед нами раскрывается загадка смерти. «Неужели только она правда?» — спрашивает Иван Ильич. Да, перед его
жизнью правда — одна смерть, всегда величавая, глубокая и серьезная. Но в обманный призрак
превращается смерть, когда перед нею встанет подлинная
жизнь, достойная померяться с нею в глубине и величавой своей серьезности.
Но не будем торопиться. Не виновата в этом живая
жизнь, и ни в чем не изменила себе Наташа. Виноват сам художник, и это только он себе изменил: сбросил сосредоточенную, глубоко в себя ушедшую правдивость художника, вызывающе стал оглядываться по сторонам,
превратился в публициста и полемиста.
Но время шло. Дифирамб
превратился в трагедию. Вместо Диониса на подмостки сцены выступили Прометеи, Этеоклы, Эдипы, Антигоны. Однако основное настроение хора осталось прежним. Герои сцены могли бороться, стремиться, — все они были для хора не больше, как масками того же страдающего бога Диониса. И вся
жизнь сплошь была тем же Дионисом. Долго сами эллины не хотели примириться с этим «одионисированием»
жизни и, пожимая плечами, спрашивали по поводу трагедии...
В книгах о духовной
жизни рассказывается, что смирение может
превратиться в величайшую гордость.
Культура со всеми своими ценностями есть средство для духовной
жизни, для духовного восхождения человека, но она
превратилась в самоцель, подавляющую творческую свободу человека.
Любовь-эрос имеет тенденцию
превратиться в универсальное начало
жизни, подчинить себе или вытеснить все остальное.
И если бы вся
жизнь человеческая могла
превратиться в сплошной творческий акт, то времени больше не будет, не будет и будущего, как части времени, будет движение вне времени, во вневременном бытии.
Инстинкт обратился внутрь человека и
превратился в дух, в духовную
жизнь.
Человек всегда должен поступать индивидуально и индивидуально разрешать нравственную задачу
жизни, должен обнаруживать творчество в нравственных актах своей
жизни, ни одно мгновение не должен
превращаться в нравственного автомата.
Ибо инстинкты не только подавлены законом, но они сами, порожденные социальной
жизнью первобытных кланов,
превращаются в закон, сковывающий творческую энергию
жизни.
— Жить хорошо, когда впереди крепкая цель, а так…
Жизнь изжита, впереди — ничего. Революция
превратилась в грязь. Те ли одолеют, другие ли, — и победа не радостна, и поражение не горько. Ешь собака собаку, а последнюю черт съест. И еще чернее реакция придет, чем прежде.